Разноцветная ТИМейка или горе типировщика

Навеяно любимым мультфильмом

Жил соционик с собственной школой,
Умный он был, разбитной и веселый,
Был и экспертом весьма – хоть куда!
ТИМ обозначить готов был всегда.
Было еще клиентуры немножко –
Дяди и тети, старушки и крошки.
Но были у них и плохие примеры –
Они постоянно меняли манеры.
Скажет лишь как типировщик вердикт,
Смотрит, — а маска на ТИМе сидит!
Гамлет прикинется Гексли в интриге,
Жуковым – Робик ну точно как в книге,
Где описанья даны вразнобой!
Словом, дурили людишки гурьбой!
Как типировщику дурь надоела,
Звал он эксперта: берись-ка за дело!
Тот же с людьми обращается лихо –
Сгонит по квадрам, скомандует: Тихо!!!
С каждым возиться не много ли чести?
В ценностях их оттипирует вместе.
Если же будет там кто сумлеваться,
То на скандал может даже нарваться.
Если скандал не положен по ТИМу
Он называется спором учтиво.

Но однажды по делам
Был эксперт отозван там…
И типировщику строчит:
Сиди, типитуй, не молчи.
Пиар блюди, но от людей
Не жди изысканных идей.
Людей велел он возбудить,
Обуть,
По квадрам рассадить.
Все описанья прочитать,
И самому экспертом стать.

Лишь эксперт за порог,
Как тут все и с ТИМов – скок.
Карты хвать, акцепты – хвать.
И давай воевать!

Долго типировщик наш
Думал: что за авантаж?
Гюг строчит донос на Драя,
Макс на нервах всем играет,
Гексли Гамом голосит,
Баль на оргиях висит,
Жуков был запинан Есем,
Нап был всем не интересен,
Дон от Роба оробел,
Монитор разбил Габен,
Джек порвал и мышь и клаву,
Драй подзуживал ораву,
Ту, что перла на Дюма,
В общем, что за кутерьма?

И только Достоевский
Один сидит в сторонке,
И что-то очень кроткое
Печатает в иконке.
Он был спокойным спорщиком
На радость типировщикам.

Вот я вам сейчас задам!
Типировщик рявкнул сам!
Я шалить вас отучу,
Всех подряд разоблачу.

Только как их отучить,
Если их не отличить?
Все стали Достоевскими,
Кроткими и светскими.

Короче, всем задание:
Читайте описания!
Ничто так не пугает мир
Как сотворить себе кумир.
Никто его не хочет знать –
Ни дети и не взрослые
И с описаньем схожим стать
Всем далеко не просто!

Полдня носились с темами
ТИМами оголтелыми..
Кому пятнадцать ТИМов сказкой,
А кто остался чебурашкой.

В общем, как-то худо-бедно,
Ну с натяжкой, ну не вредно,
ТИМ какой ни есть, а хвать –
В отношения играть.

Но какой-то лиходей,
Где-то раздобыл теорий,
И — типировать людей, —
С типировщиками спорить!

Типировщик наш не промах,
Это кто мутит в хоромах?
Чьи теории читать?
И давай – критиковать!

Оскорбленьям – места нет!
Оскорбляю Вас в ответ.
Довели. На Вас Хамлю,
И наездов не стерплю.
Оттипирую я Вас.
Вы сюда не в добрый час.
И клиент-то Вы плохой,
Это ТИМно, Бог с тобой.

А это был вовсе не школы клиент,
А просто соседний чужой абонент.
И говорит типировщик чужой:
Что Вы, коллега, да это же мой!
Вы подрываете школы престиж,
Чуть отвлечешься – не уследишь!
Я своих ведь никогда не типирую,
Сами они, ну сорвется ретивое,
Ну распознают аспекты и функции,
Сами уж кем-нибудь да нарекутся.
С Вами теперь поквитаться хочу,
Дайте я Вашего – разоблачу.

Ладно, берите, какого встречаете,
Только не очень уж разоблачайте.

Выбрал себе типировщик клиента
И обозначил ему все аспекты.
Только глядит, вроде логик прекрасный
Этиком стал, беспардонным ужасно.
И закричал типировщик чужой:
Батюшки-светы! Да это же мой!
Значит, типировали лишь моих!
Значит, теперь Вы должны мне двоих!

Ну а в это время,
Люди-чебурашки,
Стайкою бродили,
Нюхали ромашки,
Спорили по делу.
И интриговали,
И кому-то где-то
Чуть понятней стали…
Читали и теории, читали описания,
И сами все запутались, несчастные создания!

Почернели этики –
Вежливые логики,
Где теперь тут крестики?
Где теперь тут нолики?
Что же натворили мы?
Что же мы наделали?
Видно в соционике
Место беспределу тут!

Вот что, говорит сосед,
Выхода другого нет,
Давайте мы их попросту
Разделим пополам,
Половину я возьму,
А половину — Вам.

Ура! Ура! Ура! Ура!
Если б не безделица..
Социон и по квадрам
Ну никак не делится..

Устали, измучились школы по кругу,
Они призывали Аушру и Юнга,
Судачили ТИМы, меняли цвета.
Где этика с логикой вроде не та…
Ждут: Ну когда же эксперты вернутся?!
Эксперты-то в ТИМах своих разберутся.

Беги! Часть V

часть IV На чистом автоматизме я упал на спину, затем перекатился на живот, едва не вырвав руку из плечевого сустава, и вот уже ледоруб скребет по камню, пытаясь остановить падение. Но, падение не состоялось. Поняв это, я долго лежал, прижавшись щекой к снегу, и тяжело дыша. Постепенно пульс пришел в норму, дыхание успокоилось. Я медленно подтянул ноги, встал на колени, и, оглядевшись, снял рюкзак. Я был на перевале. Шхельдинский, 4150 метров над уровнем моря. Подо мной, далеко внизу, освещенное луной, расстилалось Чатынское плато, которое дальше, к югу, обрывалось тремя ступенями грандиозного Чалаатского ледопада, общей высотой 1500 метров. Прямо, за хребтом Долла-Кора, поблескивали редкими огоньками поселения Сванетии. Получается, что я чуть не свалился с перевала. Начало спуска имеет крутизну свыше 70 градусов, то есть, настолько крута, что сам спуск не просматривается. Именно на этом месте, где я сейчас сидел, бесконечно много лет назад Леха крутил ручку радиоприемника, пытаясь поймать радиостанцию. Тогда, просидев полдня на ночевках под Шхельдинским, мы, к вечеру, пошли обозревать предстоящий спуск. Приемник нещадно трещал (над Эльбрусом бушевала гроза), и, вдруг, голос Пугачевой запел: «О, сколько их упало в эту бездну!». И все, не сговариваясь, одновременно произнесли: «Выключи!». «Вот-вот,»-сказал Леха, — «Очень к месту.» , и выключил приемник. Я достал снежный якорь, веревки, и стал готовить систему. Аккуратно ступая, подошел к тому месту, откуда едва не слетел на Чатынское плато, размахнулся, и метнул вниз веревки. Страховка, на начальном участке спуска, была готова. Я надел рюкзак и побрел в противоположном направлении, к ночевкам. Мороз был не меньше 10 градусов. Кошек я не снимал уже несколько часов, и, потому, ног почти не чувствовал. Ставить палатку было просто необходимо. Вдобавок, я, похоже, простудился. В горле скребло. Среди полудесятка ветрозащитных стенок высотой в рост человека, которые, сейчас, в полумраке, напоминали причудливый лабиринт, я выбрал первую попавшуюся. Поставил внутри палатку, бросил внутрь рюкзак, залез в спальник, и выключился. Будильник зазвонил в шесть утра. Мысли в голове разделились на две неравные части. Большая часть убеждала меня, что надо еще поспать, чтобы восстановить силы, что еще слишком рано, что соперники отстают минимум на полдня, что в таком состоянии спускаться со Шхельдинского – безумие. Меньшая часть, состояла всего из одной мысли: «Ты можешь опоздать!» Редкий случай, но победило разумное меньшинство. Я поднялся, но старался не торопиться. Нужно окончательно проснуться и привести себя в равновесие. Горло словно склеили клеем. Каждый вдох раздирал гортань, отрывая одну приклеенную половинку от другой. Сухой кашель рвал легкие. Не хватало еще воспаления. Температура, похоже, уже есть. А что? Высота подходящая, граница некомпенсируемой гипоксии. Полдня – и воспаление легких, еще полдня – отек. Мороз к утру окреп. Ботинки при ударе издавали звук, словно стучишь по дереву. А ведь они всю ночь пролежали под спальником (затаскивать обувь в спальник меня так и не приучили). Сухих носков не осталось вовсе. Все три пары, пролежав ночь под спальником, разделили участь ботинок. Дрова. Развел в палатке примус, чтобы как-то отогреться и согреть обувь. Кофе пил «на улице», любуясь панорамой Эльбруса. Он отсюда смотрится «ниже ростом». Кажется, что находишься выше его. На небе ни облачка. За переплетением хребтов Гвандры, на западе, виднеется громадина Домбай-Ульгена – высочайшей вершины Западного Кавказа. А там, рядом, рукой подать, тихий и уютный Домбай. Эх, дельтаплан бы, с мотором! Это так, мечта идиота. Вторая чашка кофе привела меня в чувства. Снова появилась способность рассуждать. Итак, сейчас мои «друзья» должны идти на Ложный Чатын. Подъем, похоже, займет у них световой день. Или насквозь пройдут за световой день? В последнем варианте, мы окажемся на плато одновременно. Или нет? Вроде, нет. Все зависит от двух вещей: выдерну ли я снежный якорь после спуска, и каково состояние бергшрунда на спуске. Стоп, а желоб? Тот, по которому постоянно идут лавины и летят камни? Не помню, скорее всего, в желобе обойдусь скальным крюком. Если все пойдет нормально, то я их опережаю минимум на час. Мало. Не успеваю. Все-все! Стоп! Хватит! Нет больше вариантов! Что будет, то и будет. Пошли! Ботинки пришлось бить молотком, чтобы они могли впустить в себя ноги. С заледеневшими носками было проще. Все, я ушел. Самый страшный момент – прыгнуть с отвеса, когда окончания с
пуска не видно. Из всех горных поверхностей ненавижу траву и снег. Им ни на грош верить нельзя. Скалы, лед, осыпи – еще можно терпеть, но не снег! Прыгнул. Снег смерзшийся, держит хорошо. «Втыкай» кошки, и делай следующий прыжок. Главное- не зацепить и не дернуть вспомогательную веревку. В противном случае, прыжок завершится свободным полетом. Так, правее, правее, стоп. Рантклюфт, подгорная трещина. Скалы за день нагреваются сильнее, лед тает, и, на стыке скал и ледника образуется рантклюфт. Обрушиваю острый край, готовлю площадку для размещения. Снег, с утробным уханьем, уходит куда-то вниз, под скалу, в черноту трещины. Выдернется якорь или нет? Если нет, то придется лезть на перевал снова, за якорем. Он у меня один, и без него не обойтись. И веревки тогда придется оставить. А веревок больше нет. Рывок. Пружинящая веревка едва не срывает меня с края трещины. Еще рыок. Веревка подалась, и, вместе со вспомогательным шнуром зазмеилась мне навстречу. Слава богу! Теперь, по краю трещины до скального грота перед лавиноопасным желобом. Страховка? Попробую обойтись. Встаю. Над головой, достаточно высоко, полувыбитый скальный крюк. Ба! Знакомые все лица! Тогда, Гена, от жадности, хотел выбить этот крюк. Я вызвался помочь. Сначала он взгромоздился коленями мне на плечи. Потом, поняв, что не достает до крюка, попытался встать мне на плечо ногой, обутой в кошку. А потом, уронил скальный молоток. Молоток был пристегнут к грудному карабину. Он пролетел у меня перед лицом, стукнулся о скалу, и, на обратном ходе «маятника», врезался в мою челюсть. Два моих передних зуба до сих пор лежат где-то в глубине рантклюфта. Хорошо, что я в тот момент улыбался, а то бы пришлось зашивать губу. В тот момент, когда я въехал головой в труп датчанина, моя жена сидела в подвале нашего дома, прижав к себе детей. Она ждала шагов над головой, и молилась, чтобы их не услышать. Дом уже вторую неделю выглядел мертвым. Вторую неделю они сидели в подвале, боясь зажигать свет. Голодный пес, который беспрестанно выл во дворе, наконец-то замолк. На коленях у нее лежало ружье. У ног — патронташ. Из его гнезд матово поблескивали пули, или белели диски пыжей с буквой «К».Картечь. Дробовые патроны, за ненадобностью, были вывалены на стол (окончание следует) автор Mist

Париж

Париж

Жемчужный город, ты мне станешь ближе?
Столица мод, культуры и любви!
Кораблик-остров, колыбель Парижа,
В реальность из мечты переплыви!

В чужих садах родные тени вижу
В калейдоскопе неслучайных встреч.
Среди многоголосия Парижа
Я очень часто слышу нашу речь.

Но наконец со мной поговори же
Ты по-французски: твой язык родной
Напоминаньем вечным о Париже
И о весне останется со мной.

На площади, веснушчатой и рыжей,
Я музыку услышу на бегу,
Из паутины призрачной Парижа
Сплести себе романтику смогу.

Наталья РОМОДИНА