НЕЗАБВЕННАЯ • Part II

Graham

Деннис взял на столе роман, забытый мисс Поски, устроился
поудобнее и стал ждать, пока не догорит до конца его незабвенная.
Ивлин Во «Незабвенная»

Прежде чем выйти из машины, он кинул в рот две таблетки, машинально отметив, что их осталось не так уж много. Две на утро, две на вечер, потом опять идти на поклон к добрым докторам… Ладно. Зато под черепной коробкой не рвутся снаряды, и люди не втягивают голову в плечи, почувствовав на себе твой взгляд.

Люди – да, они чуют это спинным мозгом. Приближение источника необычайной психической силы. Стремительно оборачиваются, как будто ты уже взвёл курок и прицелился им в затылок. Ха-ха! Губы его дрогнули, но так и не сложились в улыбку. Вставай и иди. Она, небось, заждалась. Отыграйте ещё один акт этой нелепой, но презабавнейшей драмы и отпустите, наконец, друг друга на свободу.

Медсестра средних лет с усталым лицом выдала ему халат, который он накинул поверх пиджака. Кивнула, приглашая пройти в отделение. Длинный коридор, поскрипывающий под каблуками линолеумный пол, стены, обшитые пластиковыми панелями. Мертвенный свет ламп. Белая дверь.

«Боже или кто там, — подумал он апатично, — преврати моё сердце в камень. Сделай так, чтобы я разучился чувствовать. Избавь меня от этого проклятия. А я… ну, я тоже сделаю что-нибудь для тебя. Принесу жертву или воскурю фимиам. Что там полагается в таких случаях».

Она почти не изменилась, если не считать синюшной бледности, невнятного цвета разметавшихся по подушке волос, грудных костей, жутковато выступающих в вырезе белой майки, чёрных провалов на месте щёк… М-да, вообще-то изменилась.

— Я ждала, — пробормотала она, лёжа неподвижно под казёным байковым одеялом в малиновую клетку.

— Знаю, — кивнул он бесстрастно. Взял стул, придвинул поближе к высокой хирургической кровати и уселся, положив ногу на ногу. – Как знаю и то, что весь этот спектакль предназначен для меня одного.

— Прекрати, — её прекрасные (спасибо авторам дамских романов) голубые глаза наполнились слезами.

Она умела вызывать их в любое время, просто по желанию. Он пожал плечами.

— Почему бы тебе не сделать это первой?

— Я пыталась, но…

— Но не смогла. Понятно. Думаешь повторить попытку?

Минуту они смотрели друг другу в глаза. С яростью и тоской, точно пара хищников в клетке.

— Ты никогда меня не любил.

— Что? – Откинувшись на спинку стула, он оглушительно расхохотался.

В палату заглянула медсестра.

— Всё в порядке?

— Да, конечно, — ответил он, не оборачиваясь. – Лучше не бывает.

Она шевельнулась под одеялом, с трудом подняла руку. На висках её при этом выступили мелкие бисеринки пота. Подавшись вперёд, он взял эту тонкую руку в свои.

— Что-нибудь хочешь?

— Да, — прошептала она еле слышно. – Отмотать кино назад. Годика на четыре.

— И что бы ты сделала по-другому? На этот раз.

Она долго молчала. Лежала с закрытыми глазами. Сжимая её холодные пальцы, он рассеянно оглядывался по сторонам. Пробовал вспомнить, запер ли машину. Мечтал об очередной сигарете. Главное не прислушиваться к своим чувствам. Не давать им права на существование. Две таблетки утром, две таблетки вечером… Всё путём, старина. Удобный гарантированный рай.

А ещё такой плюс – все считают тебя человеком. Когда ты холоден и ироничен, когда на твоём лице не отражается ничего. Ты умеешь это – о да! – и даже знаешь, как это бесит тех, кто ожидал другого. Ты умеешь и наслаждаешься собой в такие минуты, а потом просто достаёшь из кармана упаковку маленьких белых таблеток, заглатываешь парочку и идёшь себе дальше. По головам, если надо. И без драм.

— Ты счастлив с ней?

Вопрос застал его врасплох. Он так глубоко задумался, что даже не сразу расслышал. Счастлив… А стоит ли говорить правду?

— Конечно.

— Ты не сказал «да», — заметила она с удовольствием. – Ты сказал «конечно».

— И что это значит?

— Что на самом деле ты несчастлив.

Ах ты гнусная, мерзкая, гадкая, паршивая, мелкая сучка! Он смотрел на неё, изнывая от злобы. Стиснуть пальцами её белую шею, сдавить до хруста позвонков… Сколько раз – ты помнишь? – я вытаскивал тебя из грязных притонов, подбирал на помойках, уносил на себе, потому что ты была неспособна передвигаться самостоятельно. А на следующий день, когда ты корчилась и выла на влажных от пота простынях, я обтирал тебя полотенцем, и метался с тазиком из ванной в спальню и обратно, и умолял врачей со «скорой» приехать сделать тебе укол, пока не научился делать их сам, собственными руками. Я был тебе братом, мужем, любовником, нянькой, сиделкой, лечащим врачом, спасателем, телохранителем, исповедником, господом богом… я был твоим рыцарем, убийцей и убиенным… я был твоим миром, а ты – моим.

А теперь ты решила это похоронить. Нет, я решил первым. Я сказал тебе: до свидания, больше никаких игр в плохую девочку и плохого мальчика. Желаешь сдохнуть в канаве – сдохни. В собственной блевотине, с осознанием своего великолепия. Во мне это тоже есть, на том и сошлись. Один монстр узрел другого на скучнейшей вечеринке с коктейлями и подумал: а почему бы нет? Взгляды, точно скрещённые клинки – клянусь, я слышал звон! Лёгкие касания мимоходом. Кончиками пальцев по бедру, развевающимся подолом юбки по тыльной стороне ладони, волосами по запрокинутому лицу.

Хочешь меня? А так? Десятки раз проигранное «кто кого» вдруг обернулось затяжным, упоительным… чем? Всё то же самое. Ничего нового. Состязание. Сражение. Какая к чертям собачьим любовь.

— В следующий раз, — сказал он, вставая, — не балуйся химией. Шагни с семнадцатого этажа. Это верняк.

— Пошёл ты, — сказала она как сплюнула. И закашлялась: – Ненавижу!

Он кивнул.

— Верю. И в этом, надо признать, ты меня превзошла. Мне бы в голову не пришло совершить самоубийство только ради того, чтобы заставить тебя испытывать чувство вины.

— Чувство вины? – переспросила она с ненавистью в голосе. – А ты на это способен?

Он улыбнулся, глядя на неё, вспоминая тепло её гладкого тела, жаркий шёпот в темноте, скользящие поцелуи, кончик языка, выводящий влажные узоры на коже. Поцелуи и укусы. Сумасшедшие признания в любви, вопли ярости, сопровождающиеся метанием тяжёлых предметов, от которых приходилось увёртываться со смехом, а потом вместе собирать осколки с паркета, ползая на коленях, сталкиваясь лбами, смеясь, целуясь, раня пальцы вкровь.

Кровь всегда завораживала её, гипнотизировала одним своим видом. Самая любимая фантазия, которую только с ним ей удалось осуществить: смешать кровь с красным вином и выпить, поочерёдно прикладываясь к бокалу. Все остальные отказывались, считали её чокнутой. Его же дионисийская сущность, готовность восходить и нисходить, становясь то жертвой, то приносящим жертву, доводила её до буйного помешательства. Порабощающая покорность, да… попробуй покорить меня и убедись, что уже не можешь без этого обходиться. Какой причудливый орнамент! Они доводили друг друга до полной потери рассудка, а потом медленно всплывали на поверхность, наслаждаясь мыслями о том, как далеко удалось зайти.

— Помоги мне, — прошептала она. – Это просто деньги.

Гнев взметнулся в нём, подобно пламени пожара. Отшвырнув стул, он шагнул к ней, склонился к самому её лицу.

— А разве я не давал тебе денег?

Не отвечая, она крепко зажмурилась. Из-под влажных дрожащих ресниц выскользнула и скатилась по мраморной щеке одинокая слезинка. Как трогательно.

— А ты помнишь, КАК я их заработал?

— Но… Если бы ты не хотел… Я хочу сказать, если бы ты сам в этом не нуждался, если бы это не сидело в тебе занозой, ты бы на это не пошёл.

Милая, как же ты права. Вблизи он разглядел отросшие корни её русых от природы волос, которые она безжалостно осветляла (казаться ангелом, порочным ангелом – о, эти тошнотворные штампы!), тонкие голубоватые вены на висках, все родинки и мелкие изъяны, которые он так любил, но успел позабыть – весь этот хлам, отягощающий расставание.

— Ты хочешь знать, счастлив ли я? – Он улыбнулся одними губами. – Так вот. Никто не счастлив. Ни единая тварь на этой земле. Но без тебя мне лучше, чем с тобой, если ты об этом. Одному лучше, чем с кем-то. Близость, взаимопонимание… всё ложь. Попытка оправдать, наполнить смыслом своё жалкое существование. А смысла нет. Ничего нет. Всё ложь.

— Значит… всё просто закончится?

— Вот именно. Бояться нечего. Всё просто закончится. И после не будет уже ничего.

На пороге, уже взявшись за ручку двери, он обернулся. Она смотрела на него с кровати – белая, как наволочка её подушки. Широко раскрытые глаза. К сгибу локтя пластырем приклеена игла от капельницы.

— Ты ведь больше не придёшь?

Он молча покачал головой.

— Скажи что-нибудь на прощание.

Он разжал зубы.

— Жаль, что ты не умерла.

На улице моросил мелкий дождь. Асфальт из серого сделался чёрным, блестящим, как лоснящаяся подкладка дешёвого пиджака. Он вышел под этот дождь, прикусил зубами сигарету, пошарил по карманам в поисках зажигалки… Ах, как красива была ты в тот вечер, и никакие вспышки стробоскопов, ни звон стаканов, ни смех гостей не смогли сделать тебя похожей на остальных блондинок в мини-юбках. Какими пронзительно ясными были твои глаза, какой невинной улыбка. И этот шёпот, горячий шёпот в самое ухо: пойдём со мной… у меня есть кое-что… тебе понравится…

И ему понравилось. Ему нравилось всё, что она делала. До тех пор, пока он не понял, что оба они летят в пропасть. «Почему бы нет? — говорила она с усмешкой. – Сейчас, потом… какая, в сущности, разница? Или ты собираешься жить вечно?»

Он наконец нащупал зажигалку в заднем кармане джинсов. Щелчок, маленькая вспышка на уровне глаз… горький яд, поддерживающий организм в состоянии «включено». Ноздри ещё помнили запах лекарств, омерзительный больничный запах. Её ногти с облупившимся розовым лаком. А раньше предпочитала тёмно-бордовый. Впивалась накрашенными ногтями в его спину, когда он распинал её на измятой постели, жадно всматривалась в его лицо.

«Ты больная!»

«Такая же, как и ты. Мы созданы друг для друга».

Он смеялся.

«Тебе надо меньше смотреть телевизор».

«Скотина! Не смей так разговаривать со мной!»

В занавешенной комнате, где играла музыка, и воздух был тяжёлым от звериной страсти и табачного дыма, они проводили всё свободное время, любя и ненавидя друг друга, сражаясь, как самые лютые враги. Шипение пепла на раскалённом кончике сигареты… звяканье пряжки ремня… зубы, стиснутые до привкуса крови во рту… Не было ничего такого, чего бы они не попробовали вместе. И это была любовь, да. Свирепая любовь, выжигающая мозг.

Закурив, он сбежал по ступеням и направился к машине. Дорогу ему преградила странная дымчатая фигура. Тень, не тень… Сгущаясь, она приобретала красновато-оранжевые оттенки пожара.

Он моргнул и попятился. Во рту стоял мерзкий привкус металла от всех выкуренных натощак сигарет. Тело сотрясал нервный озноб. Галлюцинация? Этого только не хватало.

— Не спеши так, — прошелестело в воздухе.

Два огненных щупальца мягко обвились вокруг его запястий, вынудив замереть на месте. Глаза – огромные, смеющиеся, мерцающие, точно бриллианты в лунном свете – приблизились к его лицу, опалили пристальным взглядом. Один из юрких, пламенных язычков, дразнясь, ужалил его в щёку. Это было похоже на бесстыдный поцелуй, от которого он содрогнулся всем телом. Что ещё за шутки?

— Кто ты, чёрт тебя подери?

Огненный демон колыхнулся от беззвучного смеха.

— Тот, кого ты звал. Тот, кто должен превратить твоё сердце в камень.

Медленно он перевёл дыхание и заставил себя посмотреть монстру в глаза. Тот ждал, постепенно проявляясь в пространстве, подобно тому, как проявляется фотография в растворе. Сгущался, обретал очертания и плоть. Превратить сердце в камень… А ведь, пожалуй, он на это способен.

— Ну, не совсем так, — сжалился огненный. – Вы, смертные, почему-то полагаете, что у вас всё в сердце. Любовь в сердце, ненависть в сердце, помыслы в сердце… Чушь несусветная! Сердце – это просто насос, гоняющий кровь.

— А где же то…

— То, что заставляет вас наслаждаться и страдать? В каждой клетке… – Его демонический собеседник улыбнулся, показав острые белые зубы. – В каждой клетке ваших слабых, уязвимых тел. В каждой капле крови.

— Ты бог?

— Неважно.

— Я тебя знаю.

— Это что-то меняет? Ты хочешь избавиться от своих чувств. Я могу избавить тебя от них. И значит, мы нашли друг друга, верно?

Здесь был какой-то подвох, но он пока не понял какой.

— Тебе-то что до моих чувств?

— Как что? – усмехнулся бог. – Где-то убывает, а где-то прибывает – таковы законы этого мира. Ты отрекаешься от своей способности чувствовать пульс вселенной, и она становится моей.

Глядя на худое, пылающее лицо с большими, удлинёнными к вискам глазами, крупным, изящным носом и заострённым подбородком – нечеловеческое лицо, выражающее нечеловеческую страсть – он попытался заговорить, задать какой-то вопрос, но рот у него пересох не то от ужаса, не то от жажды. По вискам же, наоборот, ручьями струился пот.

— Хочешь знать, как я это сделаю? – улыбнулся искуситель. И подался вперёд, протянув ярко-оранжевую руку, сотканную из пламени. – Что ж, смотри.

Он не мог возразить, не мог отшатнуться. Источающая нестерпимый жар ладонь приблизилась к его лицу, коснулась точки между бровями, точки «третьего глаза», и оттуда тонкой струёй начало истекать сияние, подобное сиянию звезды безоблачной ночью. И вместе с этим сиянием мало-помалу уходили вся боль, всё беспросветное отчаяние последних недель, месяцев, лет, и чёрная злоба, отравляющая кровь, и сострадание, эту кровь оживляющее, и стыд, и смятение, и страх потери… Уходило всё. Стоя без движения, он прислушивался к глухим ударам своего сердца, и уговаривал себя испытать хоть какое-то чувство, например, чувство облегчения. Но и этого не было тоже.

Жизнь без чувств, без страстей. Без обид, без желаний, без разочарований. Просто жизнь – день за днём, день за днём – превосходно отлаженного механизма, который в один прекрасный день просто прекратит свою деятельность, потому что выработает ресурс.

Ничто не взволнует его отныне, ничто не выбьет из колеи. Смерти, рождения, смена сексуальных партнёров, карьерный рост. Хотя при отсутствии амбиций… Пусть не будет радости, зато не будет и боли. Всё имеет свою цену. Чем-то жертвуешь, что-то получаешь взамен. Так пусть же тем, чем ты пожертвуешь, станет твоя боль, а тем, что получишь взамен – твоё нерушимое спокойствие. Спокойствие камня. Спокойствие горного пика, одетого льдом.

Но! Он вспомнил ужас, который испытал, карабкаясь по отвесному склону горы к кельям монахов-отшельников вблизи заброшенного монастыря Кафоликос на северо-западе Крита, и ни с чем не сравнимое блаженство после того, как наконец удалось благополучно добраться до них, осмотреть и вернуться назад. Сердце его билось, лёгкие гоняли воздух – это была жизнь во всей её полноте.

Умопомрачительный восторг от гонки по ночной Москве на тяжёлом чёрном мотоцикле, ревущем как бронтозавр. Обветренные губы, напряжение в плечах, мелькание огней вдоль дороги, осознание собственной смертности.

Сладость и горечь первых поцелуев, дрожь тесно прильнувших друг к другу обнажённых тел. Клятвы, которые будут нарушены. Признания, которые забудутся как сон. Любовь – и эта, и следующая, и все, что были и что будут – в его сердце нашлось место для каждой, он всегда был щедр.

Дикая, раздирающая, не утихающая ни на минуту боль от потери лучшего друга, кровь из дёсен, сжатые зубы, слёзы, замерзающие на щеках. Грохот комьев земли, падающих на крышку гроба. Нервы и жилы, скрученные в тугой, пульсирующий узел, собственный низкий стон, похожий на рычание, слепнущие глаза, агонизирующий мозг. Вот оно – непоправимое! Долгие, изнуряющие ночи без сна. Ожидание, когда же… когда же хоть немного отпустит.

Страх за неё – единственную, незабвенную, проклятую, эгоистичную, душевнобольную тварь, идущую вперёд без оглядки и оставляющую позади себя выжженную землю. Бессонные ночи в поисках: ну, где же на этот раз?.. Кровь, стынущая от прикосновения ствола к виску, странное равнодушие при мысли, что всё может закончиться прямо сейчас… Глухое отчаяние – и ты тоже, ты тоже ничем не смог ей помочь. Новые бессмысленные попытки сделать это, вдвойне мучительные от того, что вместе с ними периодически вспыхивала надежда. Продать себя всего – свою честь, свою кровь – с тем, чтобы выкупить её душу у дьявола… а затем биться в беззвучном припадке, поняв, что дьявол опять победил.

Все мгновения счастливого, безрассудного слияния с одушевлённой вселенной и неотвратимого, мучительного падения в мертвящее никуда пронеслись перед ним сверкающими метеорами. О нет! Должно же быть что-то, чего у нас не отнять. Рождение любви, смерть любви. Или просто рождение и смерть. Или… Я хотел стать свободным от радостей и горестей этого мира, свободным от всего. Но в чём заключается несвобода? Я дитя Бога, сын Царя Царей – кто может связать меня?

Сжав зубы, он шагнул вперёд, в самую сердцевину колеблющегося, живого пламени. Бог (или кто там) издал досадливое восклицание, полыхнул вполнеба и осыпался вниз целым каскадом искр, от которых затрещали волосы машинально прикрывшего лицо согнутой рукой человека. Запахло палёным.

Торопясь, как будто даже секундное промедление могло обернуться катастрофой, он выхватил из кармана мобильный телефон, дрожащими пальцами принялся нажимать кнопки. Она ответила сразу, как будто ждала. А может, только что разговаривала с кем-то. Голова закружилась от невозможности выразить словами всё, что хотелось. Кровь застучала в висках, язык сделался сухим и неповоротливым.

— Живи, слышишь, сука!.. – Голоса своего он не узнал. Зажмурился, рывком повернулся к стене. Упёрся лбом в холодную, оштукатуренную поверхность, с трудом удерживаясь от крика. – Живи, поняла?

— Да, — ответила она после паузы. – Ты меня любишь?

Он застонал.

— Ты любишь меня? – повторила она чуть громче.

— Да, чёрт возьми, и ты это знаешь!

— Ну… тогда скажи мне.

Не открывая глаз, он с силой врезал кулаком по стене здания. Потом ещё раз. И ещё – пока ссадины на костяшках не налились кровью.

— Люблю.

Боль, как всегда, пришла с небольшим опозданием, зато когда пришла и накрыла его с головой, ему понадобилась целая минута, чтобы овладеть собой. Минута, в течение которой он мог только глубоко дышать и крепко прижимать трубку к уху. И дело было не в разбитой руке, нет.

— Я тоже, — мурлыкнула она. – Тоже люблю тебя. Ты поднимешься?

Он опять ударил кирпичную стену, так что по всему телу моментально выступил жаркий пот. Уж лучше сразу головой… Но нет! Вместо этого он повернулся и, стараясь больше не смотреть на кровоточащую кисть, быстро взбежал по ступеням. За его спиной раздалось шипение – шипение умирающего огня… Стеклянная дверь качнулась на петлях. Ещё одна. Ступени. Кабина лифта.

И вот они уже смотрят друг другу в глаза. Опять сначала? Опять. Ещё раз? Ещё. До каких же пор?

…доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем.

Он увидел призывно протянутую руку, обречённо вздохнул и сделал шаг вперёд.