Памяти двух людей. И память месту.

Ноябрь далекого года. Настолько далекого, что тогда еще праздновали годовщину Октябрьской революции. Что делать в выходные в городской квартире, когда все вымыто, вычищено, наготовлено? И мы пошли гулять.
Днепропетровск.
Мы покормили огромных карпов в пруду парка Чкалова, которых тогда, по ночам, охраняла милиция. И пошли на Комсомольский остров, туда, где на ногах Сталина, до сих пор,высится Шевченко. Памятник Шевченко.

Для меня Днепропетровск был особым городом. Может быть потому, что меня с ним знакомил особенный человек. За полгода до своей нелепой смерти, смерти от укуса осы (как банально!), он получил государственную премию за разработки в области ракетной техники. Праздники «автокосмолюбителей», байки о существующих и существовавших днепропетровских кинотеатрах («Победы» нет, «Родина» сгорела, а «Правда» — на той стороне), исхоженные вдоль и поперек проспект Карла Маркса и улица Пушкина, Красная  площадь (оказывается, и такая есть в Днепропетровске), улица Серова (бывшая Столовая), которую в своих стихах помянул сам Маяковский, пивные бары с народными названиями «В мире животных» и «Грязелечебница».
Вот и тогда, взирая на памятник Шевченко, он процитировал днепропетровский фольклор: «Диты, мои диты, щож вы наробылы, на грузыньску ср..ку мэнэ посадылы…».
Вечер, сумерки, легкий морозец, пустынный парк, голые деревья, безветренно, одинокие снежинки кружатся в воздухе.
В тихом кафе, затерянном среди деревьев Комсомольского острова, я впервые знакомился с искусством приготовления коктейлей. Коктейли были для меня экзотикой. Тогда, это кафе, было чуть ли не единственным в городе, где из-под полы продавали сигареты «Славутич».
«Ты не понимаешь,» — говорил он мне, — «это нечто особенное!» Сейчас, да, ничего особенного. А тогда!
В руки, за один заход отпускали только одну пачку. И отдавать приходилось рубль.
В кафе, кроме нас, никого не было. Но ритуал, одна пачка за один подход, сохранялся. Сделав по пять подходов каждый, и набрав целый блок, насмотревшись на красно-синие витражи стекол, мы, через пустынный пешеходный мост над протокой Днепра, пошли слушать музыку. У человека, к которому мы шли, была «Эстония -001». По тем временам, малость хуже, чем «Акай», но, вещь!
Обещано было нечто, то, чего я никогда не слышал.
Свернув с Карла Маркса, мы оказались в обычном дворе, который окружали популярные тогда 9-ти и 12-ти этажки. Но, посреди двора, окруженный вековыми деревьями, стоял старый деревянный двухэтажный дом. Его окна оранжево светились в сгустившихся сумерках, и дом казался перенесенным из сказки. Точно также, как и дом Гампера, из «Розы».
Фамилия человека, к которому мы пришли, совпадала с названием государства, в котором я сейчас живу. Ничего особенного: я помню старика по фамилии «Россия», из Северной Осетии, который умилялся впервые попробовав чай со сгущенкой и чебрецом. А сколько ему тогда было лет, никто не помнил.
В доме было всего две квартиры, каждая из которых располагалась в двух уровнях. Дом был настолько стар, что казалось «скрипел в суставах» от каждого движения.
Хозяин был холостяком, и жил со стариком — отцом. Два увлечения: музыка и собирание газет. «Литературка», начиная с самого первого номера, чешские газеты, времен вторжения в Чехию, неизвестно откуда полученные, занимали целую кладовку.
Водка «Кубанская» с лимонным привкусом, популярная по тогдашней днепропетровской моде, пельмени «из пачки», сало, какого мне больше не доводилось пробовать, и которое само таяло во рту. Его принес отец хозяина, старый, как и сам дом, скрипя сам и вызывая скрип ступеней лестницы, ведущей на второй этаж. Вечер. Свет лампы в кружевном оранжевом абажуре.
Я тогда впервые услышал Вивальди. Спустя столетия забвения он снова входил в моду. «Времена года». «Зима», с ее вьюгой, и реальный мороз за окном перенесли меня куда-то далеко. Туда, откуда не хочется уходить. И время остановило свой ход.
К нашим ногам аккуратно сложены стопки «Литературки», и, в зависимости от разбираемого года, мы спорили прав ли был Горький, и почему «дал слабину» Фадеев, и кто кого предавал, и смеялись над рубрикой «Рога и копыта».
А Вивальди плавно переходил от «Зимы» к «Весне», от «Весны» к «Лету», с его грозой, обещая, что все будет хорошо «Осенью». И снова «Зима».
Насладившись Вивальди, мы, вдруг, с замиранием сердца впервые услышали «По волне моей памяти», Тухманова. Вечного «Студента», и много-много всего.
Как всегда, все хорошее быстро кончается. И, вот, мы в последний раз смотрим на оранжевые окна сказочного дома, прощаемся с хозяевами, и светлый прямоугольник входной двери гаснет.
Мы не торопясь, и делясь впечатлениями, бредем пешком с Карла Маркса на Уральскую.
Больше этот дом я никогда не видел. Впрочем, как и его хозяев. Значительно позже, я пытался его отыскать, но, не нашел. Но, много лет передавал приветы хозяину дома.
И, в очередной раз, попросив кланяться, я услышал, что хозяин дома умер. Причина была банальна. По этой причине умирают поэты, мыслители, любители и знатоки поэзии. Их было много в моей жизни. И я их всех помню. Но, почему-то считается, что умирать по этой причине, недостойно. А они все были замечательными и достойными людьми. Но, не такими, как все.
Вечная им память.

автор Mist