Беги! Часть V

часть IV На чистом автоматизме я упал на спину, затем перекатился на живот, едва не вырвав руку из плечевого сустава, и вот уже ледоруб скребет по камню, пытаясь остановить падение. Но, падение не состоялось. Поняв это, я долго лежал, прижавшись щекой к снегу, и тяжело дыша. Постепенно пульс пришел в норму, дыхание успокоилось. Я медленно подтянул ноги, встал на колени, и, оглядевшись, снял рюкзак. Я был на перевале. Шхельдинский, 4150 метров над уровнем моря. Подо мной, далеко внизу, освещенное луной, расстилалось Чатынское плато, которое дальше, к югу, обрывалось тремя ступенями грандиозного Чалаатского ледопада, общей высотой 1500 метров. Прямо, за хребтом Долла-Кора, поблескивали редкими огоньками поселения Сванетии. Получается, что я чуть не свалился с перевала. Начало спуска имеет крутизну свыше 70 градусов, то есть, настолько крута, что сам спуск не просматривается. Именно на этом месте, где я сейчас сидел, бесконечно много лет назад Леха крутил ручку радиоприемника, пытаясь поймать радиостанцию. Тогда, просидев полдня на ночевках под Шхельдинским, мы, к вечеру, пошли обозревать предстоящий спуск. Приемник нещадно трещал (над Эльбрусом бушевала гроза), и, вдруг, голос Пугачевой запел: «О, сколько их упало в эту бездну!». И все, не сговариваясь, одновременно произнесли: «Выключи!». «Вот-вот,»-сказал Леха, — «Очень к месту.» , и выключил приемник. Я достал снежный якорь, веревки, и стал готовить систему. Аккуратно ступая, подошел к тому месту, откуда едва не слетел на Чатынское плато, размахнулся, и метнул вниз веревки. Страховка, на начальном участке спуска, была готова. Я надел рюкзак и побрел в противоположном направлении, к ночевкам. Мороз был не меньше 10 градусов. Кошек я не снимал уже несколько часов, и, потому, ног почти не чувствовал. Ставить палатку было просто необходимо. Вдобавок, я, похоже, простудился. В горле скребло. Среди полудесятка ветрозащитных стенок высотой в рост человека, которые, сейчас, в полумраке, напоминали причудливый лабиринт, я выбрал первую попавшуюся. Поставил внутри палатку, бросил внутрь рюкзак, залез в спальник, и выключился. Будильник зазвонил в шесть утра. Мысли в голове разделились на две неравные части. Большая часть убеждала меня, что надо еще поспать, чтобы восстановить силы, что еще слишком рано, что соперники отстают минимум на полдня, что в таком состоянии спускаться со Шхельдинского – безумие. Меньшая часть, состояла всего из одной мысли: «Ты можешь опоздать!» Редкий случай, но победило разумное меньшинство. Я поднялся, но старался не торопиться. Нужно окончательно проснуться и привести себя в равновесие. Горло словно склеили клеем. Каждый вдох раздирал гортань, отрывая одну приклеенную половинку от другой. Сухой кашель рвал легкие. Не хватало еще воспаления. Температура, похоже, уже есть. А что? Высота подходящая, граница некомпенсируемой гипоксии. Полдня – и воспаление легких, еще полдня – отек. Мороз к утру окреп. Ботинки при ударе издавали звук, словно стучишь по дереву. А ведь они всю ночь пролежали под спальником (затаскивать обувь в спальник меня так и не приучили). Сухих носков не осталось вовсе. Все три пары, пролежав ночь под спальником, разделили участь ботинок. Дрова. Развел в палатке примус, чтобы как-то отогреться и согреть обувь. Кофе пил «на улице», любуясь панорамой Эльбруса. Он отсюда смотрится «ниже ростом». Кажется, что находишься выше его. На небе ни облачка. За переплетением хребтов Гвандры, на западе, виднеется громадина Домбай-Ульгена – высочайшей вершины Западного Кавказа. А там, рядом, рукой подать, тихий и уютный Домбай. Эх, дельтаплан бы, с мотором! Это так, мечта идиота. Вторая чашка кофе привела меня в чувства. Снова появилась способность рассуждать. Итак, сейчас мои «друзья» должны идти на Ложный Чатын. Подъем, похоже, займет у них световой день. Или насквозь пройдут за световой день? В последнем варианте, мы окажемся на плато одновременно. Или нет? Вроде, нет. Все зависит от двух вещей: выдерну ли я снежный якорь после спуска, и каково состояние бергшрунда на спуске. Стоп, а желоб? Тот, по которому постоянно идут лавины и летят камни? Не помню, скорее всего, в желобе обойдусь скальным крюком. Если все пойдет нормально, то я их опережаю минимум на час. Мало. Не успеваю. Все-все! Стоп! Хватит! Нет больше вариантов! Что будет, то и будет. Пошли! Ботинки пришлось бить молотком, чтобы они могли впустить в себя ноги. С заледеневшими носками было проще. Все, я ушел. Самый страшный момент – прыгнуть с отвеса, когда окончания с
пуска не видно. Из всех горных поверхностей ненавижу траву и снег. Им ни на грош верить нельзя. Скалы, лед, осыпи – еще можно терпеть, но не снег! Прыгнул. Снег смерзшийся, держит хорошо. «Втыкай» кошки, и делай следующий прыжок. Главное- не зацепить и не дернуть вспомогательную веревку. В противном случае, прыжок завершится свободным полетом. Так, правее, правее, стоп. Рантклюфт, подгорная трещина. Скалы за день нагреваются сильнее, лед тает, и, на стыке скал и ледника образуется рантклюфт. Обрушиваю острый край, готовлю площадку для размещения. Снег, с утробным уханьем, уходит куда-то вниз, под скалу, в черноту трещины. Выдернется якорь или нет? Если нет, то придется лезть на перевал снова, за якорем. Он у меня один, и без него не обойтись. И веревки тогда придется оставить. А веревок больше нет. Рывок. Пружинящая веревка едва не срывает меня с края трещины. Еще рыок. Веревка подалась, и, вместе со вспомогательным шнуром зазмеилась мне навстречу. Слава богу! Теперь, по краю трещины до скального грота перед лавиноопасным желобом. Страховка? Попробую обойтись. Встаю. Над головой, достаточно высоко, полувыбитый скальный крюк. Ба! Знакомые все лица! Тогда, Гена, от жадности, хотел выбить этот крюк. Я вызвался помочь. Сначала он взгромоздился коленями мне на плечи. Потом, поняв, что не достает до крюка, попытался встать мне на плечо ногой, обутой в кошку. А потом, уронил скальный молоток. Молоток был пристегнут к грудному карабину. Он пролетел у меня перед лицом, стукнулся о скалу, и, на обратном ходе «маятника», врезался в мою челюсть. Два моих передних зуба до сих пор лежат где-то в глубине рантклюфта. Хорошо, что я в тот момент улыбался, а то бы пришлось зашивать губу. В тот момент, когда я въехал головой в труп датчанина, моя жена сидела в подвале нашего дома, прижав к себе детей. Она ждала шагов над головой, и молилась, чтобы их не услышать. Дом уже вторую неделю выглядел мертвым. Вторую неделю они сидели в подвале, боясь зажигать свет. Голодный пес, который беспрестанно выл во дворе, наконец-то замолк. На коленях у нее лежало ружье. У ног — патронташ. Из его гнезд матово поблескивали пули, или белели диски пыжей с буквой «К».Картечь. Дробовые патроны, за ненадобностью, были вывалены на стол (окончание следует) автор Mist

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.