24 года спустя. В память о Чернобыле

26 апреля – годовщина Чернобыля. А также международный день жертв радиационных катастроф.


Раз такие дела, рассказываю.Я родилась в Припяти в 1977 году и жила там  до  27 апреля 1986 года. На момент аварии мне было 9 лет, так что я всё помню, насколько, конечно можно помнить события двадцатипятилетней почти давности…

О том, что что-то  стряслось я узнала утром  26 апреля (это была суббота). Мама разбудила меня в школу и выяснилось, что Дина, моя старшая сестра, не уехала на соревнования. Хотя должна была  ещё в шесть утра. На вопрос  «почему?» мама как-то невнятно ответила, что их не пустили. Кто не пустил? Как не пустил? В общем, мама с Диной честно притопали к шести на автостанцию и там люди в форме велели им разворачиваться и быстро идти домой. Почему? Потому что. Быстро идите домой. Это шесть утра. Напомню, рвануло в половине второго ночи.  Спросить и посоветоваться маме было не с кем: телефона не было, отец уехал в командировку, а стучать к соседям было рановато. В результате утром мама отправила нас с Диной в школу.
В школе тоже творились невиданные до сих пор вещи. Перед каждой дверью лежала мокрая тряпка. Возле каждого умывальника имелся кусок мыла, чего раньше никогда в жизни не было. По школе носились  технички, протирая тряпками все что можно.  Ну и конечно слухи. Правда, в исполнении второклашек слухи о взрыве на станции выглядели всем уж нереально, а учителя ничего не говорили. Так что я не переживала особо.
А уже вначале второго урока в класс зашли две тётечки и быстро раздали нам по две маленькие таблеточки..
Я до сих пор думаю – как бы не хаяли впоследствии действия самых разных ответственных товарищей в ту ночь, но.  Директоров школ и садиков должны были поднять с постели, чтобы в восемь школы были выдраены, мыло разложено, а учителя проинструктированы на предмет окна-не-открывать-ни-в-коем-случае. И йодные таблетки раздавали детям уже в 9 утра. Как знать, может  я сегодня не инвалид  именно потому, что  мне дали те таблетки утром, а не вечером.  (Так, для справки. В наших местах человекам всегда немножко не хватает йода.  И щитовидка, которой  это йод нужен, активно его тянет. А из реактора выбросило в воздух добрячее количество радиоактивного йода. И тут начались нехорошие наперегонки – если успеть сунуть в организм  нормальный йод – всё хорошо. Но если щитовидка цапнет радиоактивного —  всё плохо. Вывести его уже нельзя, функция нарушается необратимо…)
Уроки мы досидели все, но после всем велено было идти прямо домой и на улице не гулять. Последний учебный день в припятских школах. Всё чисто вымыто, окна закрыты…
В бассейн нас мама уже не пустила. Соседи метались друг к другу и передавали новости. Надо сказать новости были умеренной страшности:  да сильный взрыв, да пожар. Но пожар естественно тушат и надо понимать потушат в конце концов.  Про радиацию естественно все догадались, но какой конкретно уровень  в Припяти? И какой нормальный? Насколько вообще всё это страшно? И что делать, если уехать из города уже нельзя и связь междугородняя не работает?
Говорят, часть народа таки рванула на своих машинах  через лес. И говорят, они отгребли самые большие дозы, поскольку проехались по самым грязным местам. Не знаю, но верю. Лес-то реально порыжел вокруг станции.
Вечером таблетки разносили по квартирам. Но к тому времени народ сообразил наглотаться обыкновенного йода с молоком.
А рано утром 27 апреля объявили эвакуацию. Разумеется временную. Но для полного ступора хватило и «временной». Эвакуация это что-то из фильмов про войну. Куда нас повезут? Насколько? Где мы будем жить? А как же работа? А как детей грудных везти? Домашних животных брать или нет? Что из вещей брать? Денег сколько? Документы? Еду какую?…Катастрофа на самом деле.
Во двор нас выгнали к 12-и. Не знаю зачем так рано. Потом еще  два часа все мялись во дворе. Расспрашивали дядьку милиционера куда едем и насколько. Куда он не знал,  но пообещал, что вернёмся через три дня. Вот и знаю, что не мог он ничего другого сказать, а всё равно обидно…
Наконец и к нам автобус завернул. То есть два или три даже, не помню. Погрузились и поехали. Когда мы влились в общую автоколонну, народ как пришибло…  Бесконечная, чудовищная колбаса… Припять это почти 50 тысяч человек – больше тысячи автобусов.  Как-то вдруг почувствовалось, что если пригнали за 36 часов БОЛЬШЕ ТЫСЯЧИ автобусов, то всё серьёзно.
Кстати сейчас только понимаю, что эвакуация Припяти это был логистический подвиг. Я не знаю когда было принято решение вывозить людей, но на организацию вывоза и расселения (!) 48 тысяч было  чуть больше суток. Это уму непостижимо, если вдуматься.
Ехали тоже муторно и долго. Останавливались где-то в полях, снова ехали. Постепенно автоколонна рассасывалась по сёлам. Наши несколько автобусов остановились в селе «Яблонька». (Кстати глянула по карте. Аж Ровненская область!) Вечер, темнеет. Вышли помятые припятчане, вышли пришибленные местные. Вышел председатель.  Расселение выглядело так: председатель тыкал в семью местных и объявлял кого они забираю  к себе. Тыкнутые/объявленные расходились по домам.
Честно говоря, наверно в наше время такое не возможно. Нет, вы представьте, то вас вызывают во двор, пусть даже с милицией и горисполкомом в полном составе и объявляют, что вы должны  поселить у себя каких-то людей, вывезенных из заражённой зоны, причём бесплатно и неизвестно на сколько.  Сейчас бы народ скрутил  законную конституционную фигу в такой ситуации. А сельчане нас приняли и слова против не сказали. Расспрашивали и сочувствовали.
Нас забрала  к себе семья хорошая, но уставшая и замученная какими-то своими проблемами. Накормили ужином, уложили спать. Спасибо им.
А утром мама приняла решение добираться к бабушке  с дедушкой в Черкасскую область. Мы ещё верили, что через три дня сможем вернуться, но сидеть три дня на шее у замученной семьи не хотелось. Позавтракали, попрощались и потопали к трассе. Собственно, припятских топала целая колонна, уезжали все, кому было куда.
На перекрёстке просёлка с трассой стоял гаишники и тормозил для нас попутки. Просил отвезти на автостанцию. Вряд ли нашему водителю было нужно на автостанцию, но он нас отвёз.
На автостанции естественно была полная неразбериха с автобусами и билетами – большая часть рейсов была отменена, на вокзале свалка. Но нас посадили. И наверно довезли бы бесплатно, если бы у мамы не было денег. Припятчане уже стали всесоюзными погорельцами…
К вечеру добрались до родного села. Бабушка плакала и у деда глаза были красные. Похоже, они нас уже не надеялись увидеть живыми. Было кстати отчего. Официальных сообщений – никаких. Связи с Припятью нет.  Город закрыт.  А слухи ходят примерно такие:  ЧАЭС взорвалась, слой пепла 20 см, живых не осталось. Вот что им было думать трое суток?..
А ещё через день прилетел папа. Он страху тоже натерпелся, но меньше. Головная контора «Гидроэлектромонтажа» находилась в Питере – там ему объяснили что к чему, отпустили в срочный отпуск, а куда ехать он сам догадался. Папа немедленно сунул нас в машину и отвёз в черкасскую областную больницу.
Больница оказалась забита припятскими – всех принимали укладывали в стационар, хотя совершенно не представляли, что с нами делать. Для начала отвели в подвал. К дозиметристу. Видимо его прислали откуда-то срочно. Обмеряли нас дозиметром. И даже неохотно сообщили результаты. В разных местах  от 50 до 600 микрорентген. Но на вопрос » а норма сколько?» честно ответили, что понятия не имеют.
По поводу дозы, сразу скажу – даже сейчас определить много это или мало не могу. Во-первых, это тогда дозы мерили рентгенами, ну БЭРами ещё. А сейчас глянула – греи, зиверты какие-то…  Но вот из Вики выяснила, что в среднем эвакуированные получили по 0,33 зиветра, а отсюда узнала, что 0,33 это средняя доза. И вот ещё цитата. «Выдающийся шведский радиобиолог Р.М.Зиверт еще в 1950 г. пришел к заключению, что для действия радиации на живые организмы нет порогового уровня. Пороговый уровень — это такой, ниже которого не обнаруживается поражения у каждого облученного организма. При облучении в меньших дозах эффект будет стохастическим (случайным), т. е. определенные изменения среди группы облученных обязательно возникнут, но у кого именно — заранее неизвестно. »  То есть сколько мы получили неизвестно и как нам это аукнется – тоже.
В больнице нас продержали две недели. Развлекали ежедневным мытьём по полтора часа, ежедневными анализами  и  горстями витаминов. Через неделю народ взвыл и затребовал свою одежду и немедленную выписку. (Одежду отобрали в первый же день – выдали больничные пижамы и халаты.) На что народу объявили – мол,  мы бы и рады, но одежды нет. Её отправили на дезактивацию и когда вернут не известно. Народ приуныл, но в халате и тапочках из больницы не выпишешься.
А ещё через неделю пришли деньги на новую одежду. Не знаю как это технически и бухгалтерски делалось, но с нас сняли мерку и через день привезли новую одежду. Не помню, что досталось маме, а нам с Диной два платья. Оба на три размера больше чем нужно. В результате моё платье надели на Дину, а меня завернули динино и мы отправились в магазин, даже не заезжая домой. Купили мне нормальное приличное платье. А потом заехали в парикмахерскую и срезали мои замечательные длинные волосы – они продолжали фонить даже через две недели ежедневного яростного мытья…

Эвакуация для меня на этом закончилась, началось время «после аварии».

mamasha_hru
отсюда

Подарок

Он каждый день дарил ей по цветку. Каждый день по розе. Когда-то, он и сам не помнил когда, она сказала ему, что любит бордовые розы. И теперь каждый день она получала по бордовой розе. Сначала ей это очень нравилось. Отчасти потому, что до него никто не дарил ей цветы. Отчасти потому, что она действительно любила бордовые розы.
Когда же ей это надоело, она спросила у него:
— Почему ты мне всегда даришь только розы только этого цвета?
— Ты же сама сказала, что любишь их, — удивился он.
— Однообразие надоедает, — улыбнувшись, ответила она.
На следующий день на ее столе стояла уже не бордовая, а кремовая роза. Затем ее сменила чайная, затем белая, затем нежно-сиреневая, затем бледно-розовая. Так она узнала, каких цветов бывают розы. Была даже синяя, правда, искусственно покрашенная. Но пришло время, и ей надоели розы. Тогда она сказала:
— Знаешь, на свете очень много других цветов, кроме роз.
— Но ты же любишь именно розы, — опять удивился он.
— Да, я люблю розы. Но и другие цветы не менее прекрасны.
И теперь она каждый день стала получать разные цветы: лилии, орхидеи, калы и даже ромашки. Почти все цветы мира побывали на ее столе. Но и это многообразие надоело ей. И тогда она сказала ему:
— Знаешь, я очень люблю цветы. Но мне их стало так жалко. Они каждый день радуют меня, но мое сердце разрывается, когда вчерашний цветок умирает у меня в мусорной корзине. Пожалуйста, не дари мне больше цветов.
— Но я хочу дарить тебе цветы. Мне нравится дарить тебе цветы, — ответил он.
— Тогда подари мне много цветов, но один раз и на всю жизнь.
— А тебе не жалко эти цветы. Ведь они тоже умрут в мусорной корзине. Или ты их засушишь, чтобы они радовали тебя всю твою жизнь?
— Нет, конечно. Просто подумай, как можно выполнить мой каприз, не скупая цветочные киоски.

Он долго думал, и ничего не мог придумать. Он совсем перестал дарить ей цветы. «Может быть, она издевается надо мной», — думал он. И решил с ней серьезно поговорить.
— Скажи, если тебе надоели бордовые розы, которые, как ты сама говорила, так лю-бишь, потом просто розы, а потом вообще цветы, может быть, тебе надоел и я? Надоела моя любовь?
— Надоедает однообразие, а не любовь, — улыбнулась она. – А любовь может меняться. При этом она не становится сильнее или слабее. Меняется ее проявление.
— Но как тогда понять твой каприз по поводу большого количества цветов.
— Пойдем, — сказала она и, взяв его за руку, повела в сад.
Из сада они вышли в лес, окружавший их дом. Они долго шли по лесу молча, пока не набрели на огромную поляну ромашек.
— Подари мне это поле, — сказала она.
— Но как? Мне что, их все сорвать?
— Нет. Для того чтобы почувствовать что-то своим, не обязательно держать это в руках. Просто подари.
— Я понял тебя. Я дарю тебе это поле ромашек. Оно твое.
— Спасибо. И оно будет со мной всю мою жизнь. В моей памяти. Ведь память – это, пожалуй, единственное, что у нас есть.

А потом они дарили друг другу звездное небо, радугу, солнце и луну, закаты и вос-ходы, реки и горы, леса и поля. И так они стали хозяевами мира, почувствовав, что он их, хотя ничего из этого на самом деле им не принадлежало. Просто они чувствовали весь мир своим. И любили его, как что-то свое, родное…

автор Фантазерка

В весенней траве…

Было нам 12 лет, и у нас проводили какое-то воспитательное мероприятие. В его ходе один из моих одноклассников должен был читать стихи, начинавшиеся со слов: «Я хочу кувыркаться в весенней траве, я хочу с петухами вставать на заре…». И вот он выходит и — то ли он задумался о петухах, то ли что еще, и он выдал:
— Я хочу кукарекать
В весенней траве,
Я хочу с петухами
Вставать на заре…

Как мы смеялись!!!
И в какой это он траве хотел кукарекать?


Я думаю, что ЭТОГО он в виду не имел , это был 1983 г. (примерно), тогда об этом и не слышали. Впрочем, изысканная особенность ситуации была в том, что у одноклассника (не того, который это читал, но его близкого приятеля) была фамилия Петух. Вот еще один аргумент в пользу желания кукарекать!

автор Istanaro

Беги! Часть III

часть II

Я уже подходил к «жандарму», когда чужой, нехарактерный для гор звук, заглушил непрестанный шум ветра, рвущегося через отрог в долину. Вой, душераздирающий вой. Выла собака, видимо брошенная в ледовой трещине. Замкнутое пространство цирка усиливало этот звук, полный смертельной тоски и обреченности. Не к добру это, и так тошно. «На свою голову вой!», — буркнул я машинально, и сразу же пожалел. Собака и так выла «на свою голову». Меня, как и собаку, в последнее время, предавали и бросали раз за разом. Впору было начать выть самому.
Я оглянулся. Моих преследователей не было видно. Судя по времени, они могут быть уже на вершине отрога. То, что я их не вижу – и хорошо, и плохо. Хорошо то, что их не видно рядом. Плохо то, что я не могу оценить, насколько они далеко.
«Жандарм» — отдельно стоящий выступ на гребне с вертикальными стенами, и в самом деле похож на фигуру жандарма. Почему-то, мне представлялась фигура французского жандарма. Нет, не смешная фигура Луи де Фюнеса. Скорее Габена в роли жандарма. Не было в этом препятствии ничего смешного. Скорее, свойственная Габену монументальность.
«Жандарм» был ключевым препятствием на подъеме. И я его преодолел. Все оказалось не так страшно, как казалось. Скалы были достаточно простые для лазанья без страховки. Наверное, времени ушло даже меньше, чем если бы мы шли в связке. И беспрестанный собачий вой…
До самого перевала я действовал как автомат. Я даже не оглядывался. Идти быстрее я не мог. В случае приближения преследователей у меня было только два выхода: прыгнуть вниз на ледник Бечо (там более отвесный склон) и умереть в полете от разрыва сердца, или ждать развязки. Скорее всего – пули. Последнее представлялось предпочтительным, но не лучшим.
Осмотрелся только на перевале. На последнем, ледово-снежном участке, особой страховки не устраивал. «Надеемся только на крепость рук, на руки друга и вбитый крюк. И молимся, чтобы страховка не подвела». Друзей, крючьев и страховки не было. Надеялся только на свои собственные руки, ноги, скорость реакции, и молился, чтобы выдержал темляк старого ледоруба и его древко.
Как оказалось, мои преследователи уже прошли «жандарм», и были в пределах прямой видимости. Получается, что шли они быстрее меня. Я не успел их пересчитать, но, было похоже, что «быка» с ними не было. Будут стрелять снова, или не будут, я не задумывался.
В долину Шхельды вел достаточно пологий снежно-ледовый склон. Видимо, кто-то поднимался с той стороны на перевал, потому что вниз вела утоптанная множеством ног тропа, и, не надо было тратить лишнее время на зондирование трещин. Такая же утоптанная тропа вела на юг, в Грузию, через перевал Ахсу, снега которого уже окрасились в оранжево-красные краски заката.
На простых спусках я мог дать фору любому, причем, независимо от характера склона. Давно заметил, что в горах людей можно разделить на две категории: тех, которые любят подъемы (как ни странно, есть и такие), и тех, кто предпочитает спуски.
Перевал Ахсу выглядел заманчиво. Похоже, что я успею спрятаться в его скалах, прежде чем на Родине появятся мои преследователи. Я даже приостановился размышляя. Ну, а дальше-то, что? Потеряют они меня, пробегут мимо… И на юге проблемы, в лице грузинских пограничников.
И я побежал вниз. Сидя внизу, в темноте, недалеко от «ночевок Ахсу», я понял, как мне повезло. Мои преследователи (их, действительно, осталось пятеро) подошли к ним тогда, когда на горы упала ночь. Я видел, как они ставили палатки, как загоралось пламя примусов. Еще бы час светлого времени, и мне бы не осталось ничего другого, как бежать вниз по долине Шхельды, в альплагерь, загоняя самого себя в ловушку. Я вернулся бы туда, откуда вышел. Да и успел бы я добежать?
Вчерашняя гроза, собравшись с силами, перевалила Главный Кавказский хребет, и обрушила на меня все свои прелести. Палатку я снова не ставил, а мое нынешнее убежище было не в пример хуже вчерашнего. Надо мной не было каменного козырька, и только тент от палатки сдерживал натиск ветра и снега. Разжечь примус, в прямой видимости от их палаток, не представлялось возможным. Об ужине и горячем питье можно было и не мечтать. Один раз пришлось сбегать за водой. Хорошо, что заранее не сменил носки на сухую пару. Так и бегал, в хлюпающих ботинках.
Вода ломила зубы, и жажды не утоляла. В какой-то болезненной, сторожкой полудреме прошла ночь. Сил и времени для размышлений и умничанья на тему «Ах, какой я прозорливый!» уже не было. В борьбе с холодом и сползающим от веса снега тентом, как-то, само собою, вырисовался план дальнейших действий – поступать так, как и накануне утром: уходить как можно дальше ночью или в предутренних сумерках, но оставаться в пределах прямой видимости. Но дальше расстояния прицельной дальности. А там… Будь, что будет.
Бежать вниз по долине было нельзя, и оставалось одно – их и себя затягивать в глухой угол Шхельдинского ледника, из которого только три выхода. И все, не сулящие одиночке ничего хорошего. Перевалы Шхельдинский, Ушбинский и Ложный Чатын. Два первых – почти максимальной сложности. Последний, возможно и проще, но воспоминание о спасательных работах на нем, когда на руках у тебя умирает человек, настораживало от возможной переоценки собственных сил и навыков. Да и на подъеме на Ложный Чатын я буду открыт всем ветрам, взорам, и пулям.
По той же причине пришлось выбросить из головы и Ушбинский перевал. Весь подъем, сверху донизу, отлично просматривается. И не факт, что наверх, на Ушбинское плато, хорошо набита тропа. Когда-то я видел, как альпинисты, в одиночку, поднимались и спускались с Ушбинского. Но тогда на плато проходили сборы, а часть подъема была оборудована веревочными перилами. А сейчас?
Оставался Шхельдинский. Скорее всего, мои преследователи не будут предполагать, что я «замахнулся» на Шхельдинский. Перевал труден на подъеме, а на спуске – вообще песня. И даже помню чья – Пугачевой. «О сколько их упало в эту бездну».
Путей подъема три – по ледопаду (не помню фактов, спуски были, но не подъемы), в обход ледопада по лавиноопасному желобу, и по снежным полям пика Вуллея. В последнем варианте сложность перевала понижается, чуть ли не на две полукатегории. А умищще-то, умищще, куда девать? В смысле, спуск?
Шхельдинский я ходил. И видел путь подъема через пик Вуллея. Эх, если бы лунная ночь!
Похоже, на этой мысли я заснул.
И проспал.
(продолжение… следует)
автор Mist

Облака под ногами

Облака под ногами. Белоснежное пламя.
Чуда этого ты не опишешь словами.
Можно жизнь провести не увидев его,
Но не видел ты в жизни своей ничего,
Если не было в ней облаков под ногами.

автор Александр Дрёмов (jedi)
авторский сайт


Учебная тревога

С некоторой ностальгией вспоминаются времена,когда учения по гражданской обороне сводились к заучиванию цепочки, по которой нужно было оповещать друг друга о случившемся ядерном взрыве. Живо представлялся телефонный разговор в апокалиптических тонах окружающей обстановки:

— Любовь Александровна, вы грибочек-то видели? Ну, как же вы на кухне в окно гляньте, там и обзор, и ракурс…Увидели? Ну, передайте дальше по цепочке, что сбор в дурдоме, оттуда выдвигаемся на заданные позиции. Ага, и вас. Ага, и вам.

Ну, и обязательно нужно было знать точку развёртывания эвакуационного дурдома. Собственно, запоминалось название населённого пункта слёту: Старое Эштебенькино. Так что в случае ядерной войны кто куда, а мы — в Старое Эштебенькино. Всем составом.

Время шло, и оказалось, что в окружающей жизни полно ахтунгов и помимо ядерной войны. Вон целый химзавод под боком. Конечно, граждане привыкли к такому соседству, сразу за забором выросли огородики с будками, вызывающими острый приступ клаустрофобии даже у бывалого шахтёра — близко к городу и удобрять не надо, пара выбросов — и то, что не скукожилось, прёт дуром, только что само по воду не ходит. Опять же, списанные газгольдеры — очень полезная в хозяйстве вещь. Пусть занимает получастка, пусть половина таблицы Менделеева, причём далеко не мирная, намертво продиффундировала в металлическую стенку — зато своя вода, пару раз купались без химзащиты, живы до сих пор. Теперь выясняется — неладно что-то в ихнем королевстве, оборудование на ладан дышит, не ровен час рванёт — придётся учиться дышать аммиаком. Опять же, плотина. Опять же, террористы, покарай их три раза Аллах противоестественным образом. Вот возьмут и захватят наш стратегически важный дурдом — что, господа медики делать будете? Пытаемся объяснить, что, мол, чьи террористы, тот пусть их и спасает — не понимают медицинского юмора, обижаются товарищи при погонах, говорят — нет, дескать в вас должного градуса гражданской ответственности и необходимого наклона чинопочитания. Пытаемся втолковать, что градус-то как раз есть — опять какие-то обиды.

В итоге решили устроить нам учения. В день Хы главврач выступила по громкой связи и поведала, что, мол, так и так, очень извиняемся, дорогие гости и постоянные клиенты нашего богоугодного заведения, но у нас тут воздушная тревога. Или даже пожар. Террористы? Да вы охренели товарищ полковник, щазз же полдурдома индуцируется! Вы ещё ядерный удар объявите! В общем, эвакуируется поликлиника, дневной стационар и отделение неврозов. Острые отделения продолжают работать по графику. Ну, ладно, можете вывести спокойных больных на прогулку. Напоминаю персоналу — далеко не эвакуироваться, чтобы медсёстрам не пришлось потом вас искать в баре Парк Хауса напротив через дорогу! И ещё — предупредите Веру Павловну, чтобы не смела жечь архивы. Кажется, всё. С Богом!

Проблему с пунктом назначения решили просто: рядом с мангалом в глубине больничной территории прикрепили дощечку с распечатанной на скорую руку надписью «Старое Эштебенькино» У докторов сработал выработанный годами таксис, остальные просто подтянулись к месту кучкования, и эвакуация состоялась. Чуть было не начался амбулаторный приём на свежем воздухе, но регистратура наотрез отказалась бегать так далеко. А под дверями поликлиники тем временем нарастало недовольство народных масс, и их можно было понять: кого волнуют наши учения, когда люди пришли на медкомиссию — у кого права, кто на работу устраивается — да мало ли зачем! Было выдвинуто два конструктивных предложения. Первое: спецбригада выдвигается в район дислокации офицеров МЧС и производит госпитализацию их личного состава с каким-нибудь острым реактивным психозом — мол, так переживали за судьбы Родины в общем и психдиспансера в частности, что строем сошли с ума. Второе: выдать их местоположение пришедшим на медкомиссию, просто и красиво. Видимо, наши заинтересованные взгляды не остались без внимания, поскольку вскоре главврач по громкой с радостью сообщил, что террористы обезврежены, ядерная бомба героически разряжена спецагентом прямо в полёте, на химзавод срочно завезли новое исправное оборудование, все неосторожно брошенные окурки выявлены и затоптаны — в-общем, возвращаемся к мирной жизни. Правильно, что не стали мариновать мясо на шашлык.

Взято с блога добрых психиатров

Журналистика повреждает мозг!

Вот, казалось бы, профессия журналиста предполагает, что человек высказывает свое мнение под видом новости. И, конечно, в любой новости журналист старается написать о себе. В самом лучшем случае журналист показывает себя как сухого объективного человека, мнение которого заключается в новости, которую он выбрал или сочинил, и только. Но что-то в этой профессии есть такое, что повреждает мозг даже в том случае, когда он пишет о технике.

Однажды я хотел вставить автора цитаты «Не думай о белой обезьяне». Поиск в Интернете дал приблизительно такой расклад: большая часть ссылалась на Конфуция, остальные по-мелочи, от агента Малдера до Бернанда Шоу. Еще немалая часть ссылалась на «как сказал кто-то великий», это, понятно, выпускники журфака МГУ, к гадалке не ходи. Я скачал всего Конфуция, до которого дотянулись руки, и никакой белой обезьяны там не нашел. Опять позвонил отцу, который всегда ссылался на Соловьева при этой цитате. Тот напомнил, что Ходжа Насреддин говаривал как раз не о белой, а самой что ни на есть грязной обезьяне, потому цитата и не находилась. Это я в качестве примера подхода к информации: указать автора хочется, блеск эрудиции никому еще не мешал, а искать источники лень.

Так вот, в последние дни технические журналисты с каким-то особым остервенением указывают разрешение экрана в виде аббревиатур: QVGA, VGA, SQWGA, WQGA и в том же духе, простите, но я не собираюсь цитировать точно весь этот бред. Тем более, что сами эти авторы сплошь путают буковки даже в одной короткой заметке. Что авторы хотят нам сказать понятно: они свободно владеют всякими загадочными буковками, означающими разрешения экрана. А низшие формы жизни должны восхищаться такими познаниями и ни в коем случае не показывать свое невежество. Но черт возьми, что случается с мозгом, если даже такому недалекому человеку как мне, очевидно, что они полные идиоты и сами не помнят все эти сокращения?

автор suavik
авторский сайт

Притча о Любви

Когда-то давным-давно на Земле был остров, на котором жили все духовные ценности. Но однажды они заметили, как остров начал уходить под воду. Все ценности сели на свои корабли и уплыли.
На острове осталась лишь Любовь. Она ждала до последнего, но когда ждать уже стало нечего, она тоже захотела уплыть с острова.
Тогда она позвала Богатство и попросилась к нему на корабль, но Богатство ответило:
– На моем корабле много драгоценностей и золота, для тебя здесь нет места.
Когда мимо проплывал корабль Грусти она попросилась к ней, но та ей ответила:
– Извини, Любовь, я настолько грустная, что мне надо всегда оставаться в одиночестве.
Тогда Любовь увидела корабль Гордости и попросила о помощи ее, но та сказала, что Любовь нарушит гармонию на ее корабле.
Рядом проплывала Радость, но та так было занята весельем, что даже не услышала о призывах Любви.
Тогда Любовь совсем отчаялась.
Но вдруг она услышала голос, где-то позади:
– Пойдем Любовь, я возьму тебя с собой.
Любовь обернулась и увидела старца. Он довез ее до суши и, когда старец уплыл, Любовь спохватилась, ведь она забыла спросить его имя.
Тогда она обратилась к Познанию:
– Скажи, Познание, кто спас меня? Кто был этот старец?
Познание посмотрело на Любовь:
– Это было Время.
– Время? – переспросила Любовь. – Но почему оно спасло меня?
Познание еще раз взглянуло на Любовь потом вдаль, куда уплыл старец:
– Потому что только Время знает, как важна в жизни Любовь.

Ревность

Эпиграф.
Это правда. Но у Вас всегда есть право не верить. Именно им Вы и воспользуетесь.

— Как ты могла?!
— Я люблю тебя…
— Ты любишь Его, а не меня!!!
— Но ведь это был ты…
— Но ты ТОГДА этого не знала! И не могла знать.
— Сердце не знает, оно чувствует…
— Это мог быть кто угодно, не я, и ты бы отдалась ему!
— Невозможно, ведь я ТЕБЯ люблю.
Его ревность боролась с разумом. В конце концов он хотел проверить верность жены, а что получил? Абсолютно непонятную ситуацию. Да, она ответила на его ухаживания, он смог поцелуем возбудить ее — ах, эти чувственные губки всегда набухали и чуть подрагивали от желания, дыхание учащалось и этот румянец на щечках выдавал ее страсть. Но он никогда не видел, чтобы она так реагировала на кого-то другого. Если она права, и только он способен пробудить ее, то все вполне обосновано. А значит он недоверчивый кретин должен сейчас же упасть ей в ноги и облобызать их… Но она была с другим! Вернее с ним — другим! Он пнул стул, тот отлетел к столу, ножка одна чуть покосилась. Живучая мебель… Он подошел, взялся за спинку и со всего размаха размазал его об пол, щепки с треском разлетелись в разные стороны. Она вздрогнула. Хорошо, он не учел такую возможность. Она действительно могла узнать его по запаху, по характеру прикосновений, да он сам бы ее узнал с завязанными глазами. Почему она не дала ему понять, что узнала? Может ее узнавание было неосознанным? И у него опять нет никаких гарантий, что она не «узнает» его в ком-то там еще! Его жена красивая женщина, на нее всегда обращают внимание другие мужчины, любой из них может оказаться лучше его. И в тот момент вряд ли она думала о нем. Скорее всего она просто не могла противостоять его ласкам. Руки его непроизвольно потянулись к ее шее. Вот так положить их ладонями на ее нежную пульсирующую кожу и сдавить… Кулаком выбил штукатурку из стены. На свежеободранных костяшках стали набухать частички крови, гипнотически наливаясь до округлых крупных густых капель. Он никогда не сделает ей больно, никогда! Лучше разбить в мясо эти руки. Стремительно вышел в подъезд, хлопнув дверью, сбежал по лестнице вниз и, глубоко вдохнув в себя холодную вечернюю свежесть, пошел быстрым шагом вперед.

Оставшаяся одна женщина медленно поднялась со стула, теплый шерстяной платок соскользнул с колен и упал на пол. Перешагнув, она направилась к огромному зеркалу в коридоре. Рукой провела по шее, изящными тонкими пальцами подцепила платье и скинула с плеча. На спине в районе лопатки пульсирующе проявился розовый бугристый шрам. Крылья она потеряла, когда влюбилась в человека… Длинные ресницы дрогнули, по щеке прочертилась прозрачная дорожка и оборвалась, разбрызгав капли на свежем рубце у основания ладони. Влажные серые глаза чуть удивленно осматривали отражение. В тот раз он приревновал ее к своему другу. Другой рукой она убрала платье со второго плеча, мягкий шелк стек к ее ногам. В районе сердца просматривалась небольшая треугольная рана. Этот удар он ей нанес, сказав «Ты сама виновата, что он к тебе прицепился». В чем ее вина? В том, что она красивая женщина?… Она встала в полоборота к зеркалу, и подняла руку. Эти удары плетью по ребрам она получила от него за то, что не ответила на телефонный звонок. Ей так захотелось зайти в церковь, а он начал настойчиво звонить, она выключила телефон всего на пять минут и перезвонила ему уже на улице. Каждое слово его кромсало Душу, раздирало плоть, забирало жизнь. Утирая окровавленные губы добежала она тогда до лавочки и упала в изнеможении, выбросив телефон в кусты. Почему Любовь для нее — это боль? Адская боль! Что она здесь делает? Она — Прекраснейшее Небесное Создание! Наисвежайшие лиловые круги вокруг шеи опутывали ее словно змея, стягивая и удушая…

Спустя час он вернулся, тихо открыл дверь, разделся и прошел на цыпочках в спальню. Жена спала сном ангела, уткнувшись в подушку, чуть покрасневшие глаза говорили о выплаканности горя. Он наклонился и нежно поцеловал в белую шею, провел рукой по ее стану. Она чуть всхлипнула так и не просыпаясь. Он лег рядом, обняв ее и крепко прижав к себе. Самое большое и невероятное Чудо его жизни — это встреча с ней. Огромной и жгучей завистью завидовал он себе, вдыхая аромат ее волос…

автор Лара Аури (Auri)
авторский сайт

Вслед за весной

Лошадка белая смотрела,
Как улетают журавли,
А сердце ныло и болело,
Сжимаясь от тоски.

Последний взмах крыла прощальный
И стая скрылсь в небесах,
А та, что там внизу стояла,
Умчалась прочь в слезах.

Ведь эта стая уносила
Того, кто был всего милей,
А он опять летел в те страны,
Где было потеплей.

Она сказала:»Что ж лети,
Туда, где ждут тебя, Я тоже буду ждать,
когда вслед за весной
Вернешься ты опять.

Он улетая каждый год,
спешил вслед за весной.
Но каждый раз он возвращался
Обратно к ней домой.

Кто знает сколько лет прошло,
Она ждала, а он летал.
Она страдала и терпела,
А он не замечал.

И так однажды по весне
вернулись журавли,
Но как обычно в родном поле,
Лошадку не нашли.

А он не понял, что случилось,
Куда она пропала вдруг,
И он летал над этим полем,
Описывая круг.

И он увидел белую лошадку,
Она почти летала над травой,
Но не одна, был с нею рядом,
Конь вороной

автор Malinka